А жизнь идет... - Страница 35

Первоклассное, дерзкое безумие с их стороны, но не лишённое блеска, не без влюблённости и мечты. Верная и дикая, цыганская привязанность друг к другу, которую ничто не пугало и которую, при других обстоятельствах, назвали бы каким-нибудь красивым именем. Они могли бы разойтись и не подвергаться опасности, но они этого не делали, потому что их страсть была подлинна, как первая любовь. Они рисковали, и их притесняли со всех сторон.

Они встретились ещё в молодости, он и жена Теодора Из-лавки. Их свёл случай. Стояло прекрасное лето, обильное ягодами. Она вышла из дому, пристально поглядев на него, а он пошёл в обход и встретил её. Насилие, — да, конечно, это было насилие, но такое желанное и без всякого раскаяния. И потом без перерыва продолжавшееся всё лето и зиму, и ещё лето. Когда они расстались, у них было полное основание помнить друг о друге, и когда они снова встретились, то были по-прежнему так же безумны, как в своей ранней юности. Опять в Сегельфоссе, опять у неё, снова любовь, вино и радости, и риск. Они никого не обманывали: Теодор Из-лавки умер.

И кроме того, разве между ними не было глубокой тайны? Они никогда о ней не говорили, не намекали на неё, даже один на один, но она существовала, и они ощущали её все время, — какое-то сладкое чувство, похожее на родительскую нежность. Оба были преданы Гордону Тидеману.

— Они замкнули яхту, — сказала она ему.

— Я знаю, — отвечал он.

Это как будто бы не угнетало его, он улыбнулся; у него были такие белые зубы на смуглом лице. Все находили, что у Александера колючие глаза, и немного боялись его, она же называла его Отто и любила его. Удивительно, как она любила его, это просто бросалось в глаза. Он был легкомыслен и хитёр: он таскал и крал, и выглядел при этом как ни в чём не бывало; никто не почитал и не уважал его; он редко умывался, носил в ушах золотые серьги, сморкался, зажав одну ноздрю пальцем, — и всё в этом роде, и даже ещё хуже. Но он был лёгок и соблазнителен, гибок, как ивовый прут, он мог отскочить в сторону на целый метр, если вблизи щёлкал капкан, и однажды выскочил с третьего этажа главного здания и опустился на землю на носках, — и всё так. Это был леший, чёрт. Старой Матери не приходилось жаловаться на него: в нём жил любовный пыл его расы, и он постоянно держал её в напряжении. Они не могли сговориться о том, чтобы встречаться три или четыре раза в неделю — ничего достоверного, у них не было больше пристанища, и они встречались только в коптильне, когда было что коптить. Но в таких случаях он не терялся, в одно мгновение он хватал её, силой увлекал за собой в закуту для торфа и вереска. Она едва успевала вымолвить: «Дверь... дверь осталась открытой!» Безразлично, всё на свете безразлично; запах торфа и вереска опьяняет их, словно они опять на ягодной поляне. После оба смущены: они видят, что слишком рисковали.

— До чего ты беззаботен, Отто!

— Но что же нам делать?

— А если бы кто-нибудь вошёл?

— Гм, да! — отвечал он и качал головой.

— А если кто-нибудь придёт потом когда-нибудь?..

Закута была ненадёжным местом, и открытая дверь — глупой неосторожностью. Но открытая дверь, в конце концов, менее подозрительна, чем закрытая. К тому же одна половица в коптильне громко скрипела, — это было бы предостережением на тот случай, если бы кто-нибудь вошёл. И все-таки это никуда не годилось, никуда не годилось в будущем. Надо было устраиваться по-другому. Они были в большом затруднении. Они не могли пройтись вместе по двору, чтоб тотчас кто-нибудь не стал следить за ними в окно. Александер спал в каморке вместе со Стеффеном, дворовым работником, а комната Старой Матери в главном здании прилегала с одной стороны к детской, а с другой — к комнате Марны. И вот как-то раз во время неудачного посещения комнаты Старой Матери Александеру пришлось спастись бегством в третий этаж, а оттуда спрыгнуть вниз.

Всё было не так.

В закуту с торфом и вереском легко было попасть: стоило только переступить порог.

Если им повезёт, всё будет хорошо.

— Свали вину на меня! — говорил Александер. — Свали на меня!

И ничто не изменилось.

Их несколько раз спугнули, но ничего серьёзного не случилось. Они были беспомощны и дерзки, они не могли остановиться.

Изредка их звали за чем-нибудь: Старую Мать — к фру Юлии или к детям, Александера — оказать небольшую услугу в кухне, поднять что-нибудь тяжёлое, или убить мышь в ящике с дровами. Они были ведь совсем поблизости, и их легко было найти; иногда, вероятно, им здорово мешали. Да, тяжело было быть на их месте.

Так, например, пришёл На-все-руки и потребовал Александера для окончания работы в гараже. Цемент, который они налили в субботу, сох теперь уже в течение двух дней, можно продолжать.

— Мне некогда, — отвечал Александер.

— Дело в том, что нам надо устроить ещё один гараж, — сказал На-все-руки. — И это надо сделать быстро.

— Ступай, Отто, — сказала Старая Мать.

Они быстро окончили гараж возле дома и переправили инструменты в торговое помещение в городе. В новом гараже нужно было сначала сломать деревянную стену, затем укрепить грунт, потом надробить щебня и, наконец, залить цементом. Сложная работа. На-все-руки был и тут, и там, и повсюду. Ему хотелось построить нарядный гараж. Консульский герб прибыл и являлся теперь единственным украшением конторской стены. На-все-руки решил подбавить сажи в цементную смесь для стен гаража и разделить их на квадраты. В крайнем случае, это можно будет сделать уже после того, как прибудет автомобиль.

Вокруг его поля действия собрались зрители — бездельники, молодёжь. Пришёл редактор Давидсен из «Сегельфосских известий» и поговорил с На-все-руки об этой конюшне для автомобиля, похожей на избу богатого крестьянина. Оба докторских мальчишки постоянно торчали тут же; от них невозможно было отделаться, от этих чёртовых ребят: они всюду лазили и садились верхом на поперечную балку под крышей. Высота была не бог весть какая, но в случае падения представлял опасность пол, покрытый цементом, твёрдый, как камень. На-все-руки часто предупреждал их и в особенности не советовал стоять на одной ноге там, наверху, как они это придумали делать за последнее время. И что же, он оказался прав: в один прекрасный день старший мальчик свалился вниз. Высота, правда, была небольшая, но пол был каменный. Мальчик, вероятно, больно ушибся; хотя он смеялся и уверял, что это пустяки, но когда попробовал встать, то не смог. Неудачное падение: нога оказалась сломанной. Александер посадил его себе на спину и отнёс домой.